«Стоял суровый утренний мороз», — читает мне наизусть с выражением стихотворение о Зое Космодемьянской 89-летняя Зинаида Григорьевна Тумова, человек удивительной судьбы.
Мы знакомы с ней давно – не раз встречались на мероприятиях,
посвященных прорыву блокады Ленинграда Она коренная ленинградка, а как известно, люди, пережившие блокаду, особого «кроя»: непокоренные, несгибаемые, способные преодолевать трудности во что бы то ни стало.
5 июля ей исполнится 90 лет. В свои годы она выглядит прекрасно: стройная, с живыми серо-голубыми внимательными глазами, с красивой прической из серебряных волос, в нарядной блузке и юбке. Уютная квартира под стать хозяйке: просторная, светлая, ни грамма лишнего – образцово-показательная. На стене картина, написанная внучкой Мариночкой – пейзаж, где розово-желтый отблеск восхода в кружеве берез ветвистых и на зеркальной глади реки. Все нежно, спокойно, бесконечно.
Наша продолжительная беседа была настолько увлекательной, что пролетела незаметно. Блистательная память Зинаиды Григорьевны удивляла постоянно: события ее жизни, как кадры документального фильма, можно было не только представить перед глазами, но и увидеть живых людей, услышать их голоса – так ярка и эмоциональна была рассказчица. Убедитесь сами. Вот эти откровенные «кадры».
ДОВОЕННЫЙ ЛЕНИНГРАД
Зина живет с родителями, простыми рабочими, и тремя братьями в деревянном доме барачного типа на Петроградской стороне. Родители работают, а она, как старшая, присматривает за малышами. Девчушка худенькая, слабенькая: то ли ей климат неподходящий, то ли такое здоровье – никакого интереса к еде, будь то картошина или помидор. «Не хочу», — ее любимое слово. Хоть с ремнем заставляй – бесполезно. Библиотека – ее любимое место. Стихи читала запоем, удивляясь, как они легко произносятся и запоминаются (вот почему и в 89 она их помнит множество).
Не раз ездили с семьей в какую-то деревню. Там в доме была печка и «неприятель» — задиристый котенок, цепляющийся за ноги, отчего Зина с визгом запрыгивала от него на лавку. Когда мама уходила в лес за ягодами, Зина сидела у окна, не отходя ни на минуту. Вот уже и вечер, солнце село за лесом, а мамы все нет.
— Видно, ее волки съели, — пугали девочку взрослые
— А как же я буду без мамы? Разве такое возможно? – ужасалась Зина.
К счастью ребенка, мама приходила с полным лукошком; все страхи тут же исчезали, даже не страшен был и забияка-котенок.
1941 год. ВОЙНА
Отца забирают на фронт. Вскоре он возвращается. С постели уже не встает. В дом попадает бомба. Семья перебирается в бомбоубежище. 18 месяцев блокады ютятся в маленькой комнатенке на улице Союзной связи, в доме №3, квартире 55. Дом в виде буквы «П» — радость для детворы побегать по коридору…пока были силы. Голод, холод. Хорошо, хоть осенью у Исаакиевского Собора можно набрать под высокими дубами желудей. Есть хотелось постоянно.
1942 год. Умирает отец, следом — мама, братья Миша и Леня. Одиннадцатилетняя Зина остается с 5-летним Толей. Теперь она – главная. Ее «спасает» продолжающееся нежелание есть, а вот малышу Толе еда нужна. Как-то бережно она несла для братика полученный по карточкам паек. Вдруг мужчина выхватывает из ее рук хлеб и тут же скрывается за углом дома. В следующий раз к Зине в очереди подошла женщина:
— Девочка, подходит моя очередь – давай свои карточки, я получу и тебе отдам побыстрее. Я знала твою маму.
Доверчивый ребенок, конечно же, отдает. В результате – ни карточек, ни хлеба.
Зину и Толю забирают в детский приемник №9, затем Толю – в дошкольный детский дом, а Зину – в школьный. Детей разлучили …на 23 года! Смышленая девочка догадалась положить в карман своего старенького пальтишки несколько семейных фотографий, но в один из дней раздалась команда:
— Дети, быстро одеваемся, сейчас будем переправляться через Ладогу. Скорее!
Что тут началось! Детвора начала хватать первую попавшуюся под руку одежду – так Зине досталось чужое пальто, а фотографии навсегда пропали.
ЛАДОГА
Берег. Мороз. Ящики с соленой рыбой. Детям разрешают взять по рыбке. Вот радость – до чего она вкусная! Баржи, заполненные детьми, медленно движутся по Ладоге. Налетают немецкие бомбардировщики. Впереди идущая баржа медленно уходит под лед. Слышен детский плач, крики. «А вдруг там мой братик?» — мелькает у девочки в голове, она заливается слезами, другие дети от страха тоже плачут.
1942 год. ГОРЬКОВСКАЯ ОБЛАСТЬ
Детдом в г. Белбаш. Детей поселили в школе. Спали на соломенных матрасах. Ходили в лапоточках. Постоянно плакали. Кто-то придумал песню:
Ах, зачем меня мать уродила,
Ах, зачем меня мать родила,
Лучше б море меня утопило,
Чем в детдомовскую жизнь отдала…
Только одна 10-летняя Соня не давала плакать:
— Хватит петь такую тоскливую песню, давайте другую: «Тумба-румба-бочки, тумба-румба-бочки…»
В 4 классе я заболела малярией – чуть живая ходила по стенке. Хотели меня отправить в больницу, но я уцепилась за кровать, узнав, что двое наших уже там умерли.
Воспитатель Сергей Сергеевич мазал нас какой-то вонючей мазью от чесотки.
Рядом с детдомом было озеро, где мы летом купались. Раз с подружкой Люсей Серовой чуть не утонули. Выбрались чудом, никому об этом не сказали: боялись, что больше на озеро нас не возьмут.
С Луизой Прониной как-то ходили за морковью. Она наелась белены. Когда мы вернулись, ей стало плохо, что-то стало ей мерещиться, она чуть на стенку не лезла, а нам смешно, думаем, что она дурачится. Воспитатели тоже не поймут, в чем дело. Я рассказала, что она ела какую-то траву с цветами, ее сразу положили в изолятор – еле спасли (после войны Луизу разыскал отец, какой-то большой чин и увез в Ленинград). Как мы завидовали тем, у кого находились родители!
Была у нас воспитательница Вера Юрьевна. Очень боялась она грозы. Только загрохочет – она под кровать, мы следом за ней. Муся Сверская все время молилась, что-то у Бога просила. Глядя на нее, и мы стали молиться на коленках. Только я не знала, что мне просить у Бога: родителей нет, братиков нет, Толик, наверное, на той барже утонул.
ПОПОВСКИЙ ДЕТДОМ
Через год нас, всех ленинградцев, перевели на станцию Кисилиха. Детдом — это бывшая церковь, а до того – бывшая колония. Директор – пьяница. Дисциплина — никудышная. Пол в столовой, как каток – ледяной. Питание — ужасное. Ложки деревянные щербатые, с трудом набираешь похлебку, иногда приходится есть руками. Вместо молока – обрат.
Там я встретила друзей моих братьев – Аркашку Галкина и Илюшку Фролкина (их тоже, к счастью, забрали матери). Мы, старшие, шефствовали над малышами. Моя подшефная – маленького росточка татарочка Ася Гарифулина. Я о ней заботилась, как о сестричке.
Когда мы с Луизой Прониной заболели, нас на санях отправили на декабрь и январь через замерзшую Волгу в санаторий. У самого берега наши сани попали в полынью, почти провалились. Ох, и натерпелись мы страха!
В палате была у нас девочка Нина. Однажды ночью она как закричит:
— Вот он! Вот он!
Мы тут же вскочили – никого, к окну – никого, они закрыты.
Утром обнаружили около головы Нины бритву, у ног – гвозди, руки ее — в синяках, трусов нет. Настоящее чудо! Потом оказалось, что в другом детдоме ее брат в ту ночь умер.
На обратной дороге из санатория я в санях не ехала – шла через Волгу пешком, боясь утонуть.
Была у нас девочка по фамилии Сироткина. Раз я возьми и скажи:
— Сирота!
Она в слезы:
— Это ты – сирота! У меня есть и папа, и мама, а у тебя — никого!
Она так горько плакала, что еле ее успокоили – мне до сих пор стыдно за свои слова.
Директора у нас сменили. Жизнь улучшилась. Но все равно мы, дети, так и норовили что-нибудь украсть, чтобы съесть. В соседней деревне раздобудем кочан капусты и хрустим на радостях в комнате.
Художественный руководитель Зоя Александровна была очень хорошей. Какие мы готовили концерты! Все с удовольствием учили стихи, песни, разыгрывали сценки, чаще смешные. До сих пор помню, как со сцены читала стихотворение о Зое Космодемьянской «Стоял суровый утренний мороз….» Илюшка Фролкин пел смешную песню «Дорогой мой Ванюша», а когда ходили в лес по ягоды, то впереди шел Вася Битакин и громко пел, а мы вместе с воспитателем ухахатывались до слез:
Как-то раз на полигоне
В тишине ночной
В будке у дивизии
Пукнул часовой.
Офицеры, генералы и все юнкера
Обсуждали это дело
С ночи до утра.
Обсудивши, порешили:
Надо расстрелять,
Нет приказа, нет приказа
На посту вонять.
Ходили мы в лес с собакой, нашей любимицей. Среди нас была Валя Попова, глухая с детства, так собака от нее не отходила и всегда провожала девочку к месту нашего сбора – пеньку, где воспитательница нас громко звала по списку после сбора ягод. Интересно, как собака понимала, что Валю надо охранять и не бросать одну?
В 5 классе мы ходили в школу в Кисилиху через речку летом вброд (так быстрее). Дорога шла полем. Раз мы вчетвером решили на обратном пути нарвать колосков пшеницы. Нарвали, спрятали за пазуху, а сторожиха увидела да за нами с криком. Мы колоски стали выбрасывать, она – подбирать. Ругает нас – на чем свет стоит. Прибежали мы в детдом, затерялись в толпе, да не тут-то было. Сторожиха следом да сразу к директору: «Безобразие!» В наказание нас, весь детдом, не ведут на обед, пока не признаемся, кто рвал колоски. Мы молчим, как партизаны. Сторожиха разгневанная ушла, а нас все же покормили. Спустя много-много лет на встрече с выпускниками детдома мы с подружкой признались директору, что мы рвали колоски, он рассмеялся: «Я знал, кто рвал, вас в тот же день выдала …(он назвал фамилию)» Вот такие мы разные…разные с детства, разные по поступкам, по мыслям, по словам…
Как-то с Люсей Серовой решили в школу не идти и спрятались под кроватью, прихватив подушку. Подушка одна, а нас двое – стали тащить каждый к себе, разругались. Нас услышали и отправили в школу. Чтоб не опоздать, нам пришлось бежать.
На реке Линде летом купались, приспособив наволочки вместо надувных матрасов – удивительно, но они нас выдерживали.
ВОЙНА ОКОНЧИЛАСЬ
Взрослых детей увезли в Ленинград, а нас, 12 человек, — в Ковров. Стали мы работать на фабрике им. Абельмана. Жили в общежитии. На пропуске моя фотография – мне 14 лет, я в красном в клеточку платье. С этим пропуском, где эта фотография, я проработала прядильщицей на фабрике 18 лет и 6 месяцев. Общий мой трудовой стаж – 52 года (после фабрики работала 33 года в КБА уборщицей, а до 82 лет – дворником).
ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ
Прекрасный заботливый муж Виктор (к сожалению, с 1995 года я вдова). Чудесные дочери Наташа и Галина; внучки Марина, Екатерина, Елена; правнуки Илюша и Максимка, правнучки Наталья, Анастасия, Екатерина, Меланья; праправнук Никитка – это моя бесконечная радость и награда, богатство.
Повезло с подругой — с Антониной Марфетовой дружим с 1942 года, с детдома. Ее жизнь тоже «потрепала» на совесть, хлебнула горюшка сполна: ей было 8 лет, когда умерли папа, мама, а два брата – Егор и Иван — ушли на фронт; Егор пропал без вести, а с Иваном встретилась спустя много лет.
На одном из мероприятий, посвященных прорыву блокады Ленинграда, случайно разговорились с Антониной Кудряковой, приехавшей на мероприятие из поселка Новый Ковровского района. Вот уж действительно бывают же чудеса на свете! Оказывается, мы с ней жили в Ленинграде в одном доме №3. В 1941 году у нее умерли папа, мама и брат; вместе с сестренкой Валей они остались одни; соседка отвела их в детский дом, а сама домой не вернулась – по дороге умерла. Вот такая страшная история, вот такой блокадный Ленинград!
…Я уже собиралась уходить, как пришла дочка Галина:
— Мамулечка, как ты себя чувствуешь? Я принесла тебе горяченьких пирожков и фруктов.
Разве не счастье, когда о тебе так заботятся, когда тебя любят, когда теплая сердечная атмосфера – привычная среда, где царят мир и покой, свет и тепло!
— Что вы цените в маме? – спрашиваю заботливую дочь.
— Доброту, справедливость, рассудительность, жизнестойкость, умение дружить, не кривить душой, надежность, трудолюбие, которое всегда было для мамулечки не обязанностью, а основой жизни.
Пожелаем же Зинаиде Григорьевне долголетия, только светлых дней, чтобы ее души никогда не касался «суровый утренний мороз».
Лидия ТАЛЫШКИНА.
Фото автора.
