3 сентября в Ковровском историко-мемориальном музее открылась выставка, посвященная 80-летию ковровского художника Виктора Федянова.
… Это был очень необычный, яркий, запоминающийся человек. Образование он получил в столице и мог бы остаться там жить, но — нет, вернулся в родной Ковров. Малая Родина всегда была ближе его сердцу.
Виктор Федянов был очень общительным (круг его знакомств даже трудно представить), прекрасным рассказчиком, слыл балагуром и шутником. А еще Ковров знал и знает, что Виктор Федянов — замечательный художник. Поэт, романтик, тонкой души творец.
Произведения Федянова никого не оставляют равнодушными. Стоя у его картин, хочется мечтать и тихо улыбаться. До чего же нежно и ласково художник Федянов воспел свою Родину!
Писатель Ирина Голицына много лет была знакома с Виктором Федоровичем: ее муж — Михаил Голицын — дружил с художником. И, конечно, Ирина не могла равнодушно пройти мимо судьбы яркого человека, написав о нем несколько рассказов. Один из них мы сегодня публикуем в «Знамени труда».
…Да, пришел художник Федянов. С порога поклонился и зычно сообщил:
— Мир дому сему!
Сел за стол Федянов – на древнего кузнеца похожий: волосы до плеч, на прямой пробор расчесаны; жилистый, смуглый; глаза — с огоньком — то ли дьявольским, зеленым, то ли ангельским, розовым.
Начал художник Федянов рассказывать:
— Слушайте, как мы с Серегой рыбу ловили. Лежим в лодках на Клязьме: Серега в одной лежит, я — в другой. Вот так рядышком. Тихонечко сносит нас Клязьма. А мы в небо смотрим. Та-ам звезд — не перечесть, красота, а мы лежим, смотрим. В лодках. На Клязьме, чистой ночью. Так-то, товарищи.
Я подумала: «Боже мой. Да у этих мужчин – Сереги и Федянова – детство продолжается. В лодках ночью на реке лежать да на звезды любоваться — вот счастье-то!»
Здесь бы мне быличку и оборвать да начать другую, например, про любецкие леса и про то, как по ним кто ходит и с какими целями…
Но тут Чучун посудой позвякал.
А если кто посудой звякает, вилками бренчит, консервной банкой лязгает, салатом в тарелку шлепает, тому художник Федянов продолжает свои рассказы рассказывать. И величает уже не «товарищами», а «господами».
— Да, господа, ой, простите, товарищи, мне индюки, кстати, сказали, что я могу раны задувать.
«Индюки, видимо, какие-то люди, а не домашние птицы. Иначе б не говорили», — догадалась я.
Художник Федянов продолжал:
— А почему, господа? Почему именно я могу раны задувать? Да потому, что ни разу в жизни отца своего не видел. И он меня. Вот какие дела.
— Как? – вырвалось у меня. А сама подумала: «Бедный, бедный Федянов!»
— Я сорок третьего года рождения. Отец летчиком был, ушел летать-воевать, оставил маму мою в интересном положении. Погиб отец. Так вот мы с ним и не встретились.
Грустно.
Чучун снова позвякал, побренчал, полязгал, пошлепал. Я спросила:
— А вы кому-нибудь дули на раны?
— Пробовал, — скромно ответил художник Федянов. — Садову.
Садов – замечательный любецкий житель: у него борода и волосы на голове образуют плотный волосяной шар. Садов любит пошутить, любит сходить на рыбалку; он тоже художник. А вообще похож на доброго медведя, но многие считают — не на медведя, а на известного немецкого ученого по имени Карл.
— Садов, господа, как-то руку обжег, а тут я зашел, — продолжал свой рассказ художник Федянов. — Ну, посидели мы с ним часок-другой, потом вспомнили, что мне вроде как дано небом – задувать раны. Я и подул на садовскую руку. Мне не жалко.
— А дальше? — продолжаю я расспрашивать.
— Дальше? А что может быть дальше? Все у Садова зажило. И рука, и зуб болел – тоже. Честное слово, господа! Ой, простите, товарищи.
— Так это вы постарались задуть, Садова вылечить? Правду индюки сказали?
— Я не я, какая разница, кто задул, кто вылечил… — достойно подытожил Федянов.
Потом встал внезапно и отчетливо произнес:
— Господа! А не хотите ли посмотреть на мои картинки?
Художник Федянов специально произнес «картинки», а в дьявольско-ангельских глазах его светилось другое – «картины» или просто «картинищи».
…Вышли мы втроем на безлюдную деревенскую улицу. Луна, звезды, сонный ветер – что еще человеку для счастья надо?
Художник Федянов верно пробирался к своему дому.
Звяк, звяк – открыл калитку, пропустил нас с Чучуном вперед. По дорожке – мимо дома к отдельному строению. Бряк, бряк – снял замок с двери строения.
— Добро пожаловать в мастерскую, — пригласил торжественно.
…Черный потолок улетал в небо. Над головами шуршали полувысохшие то ли пучки травы, то ли букеты. Длинные тусклые стекла – в ряд под потолком – позволяли разглядеть любецкие звезды. Пахло остренько, масляными красками.
Художник Федянов пощелкал выключателем. Света не было.
— Опять отключили электростанцию, господа! — радостно сообщил он. И зажег свечу.
Вот так со свечой начали мы двигаться среди полувысохших трав-букетов под тусклыми стеклами вдоль стен. А со стен язычок свечи вырывал-высвечивал фрагменты федяновских «картинок». Церкви, деревья, снег, осень, весну да зиму, охапку рябиновых ветвей, букет сиреневых люпинов – чудо что такое!
И вдруг – вырезал из полутьмы крошечный, с ладонь этюд. Три березы-девчонки танцуют на любецкой опушке.
— Господи! — вскрикнула я. — Да они же розовые! И все вокруг них розовое! Они как после бани! Весна пришла.
Художник Федянов хмыкнул – довольно, ласково.
— Да, господа, правильно. Мои березы розовые… Нравятся?! – бодро спросил меня на ухо да так громко, будто я ни с того ни с сего оглохла.
— Нравятся, — выдохнула я.
— Оформить в рамочку? – по-доброму поинтересовался художник Федянов.
— Оформить, — как дура, кивнула я. А сама не могу глаз оторвать от розовых красоток.
— Ладно, оформим, — пообещал Федянов.
А через минуту разговор о другом пошел.
… Легли мы с Чучуном в ту ночь поздно. Ведь еще долго сидели с художником Федяновым в его доме на кухоньке, малюсенькой, как наперсток, в переплете федяновского окна.
Это не мое – федяновское наблюдение.
— Вот сидим мы с вами, господа, в переплете этого окна… Хорошо сидим, господа, ой, простите, товарищи!
А Чучун в это время знай свое — звяк, бряк, звяк, шлеп. Бряк, звяк, шлеп, лязг.
…Художник Федянов не забыл про свой порыв — подарить розовый этюд. Пришел, подарил, сделал ласковую надпись на обороте. И в рамочку оформил – все чин чином. Я художника Федянова поцеловала в щеку.
Произошло это, когда мы с Чучуном из Любца уже уезжали, когда лето кончилось.
Висит теперь розовый этюд у меня в городе, на стене. Нет-нет, да и оглянусь на него, посмотрю, подумаю: «Весна пришла».
P.S. Чучун — Михаил Голицын. Серега — художник Сергей Юкин. Садов — Павел Александрович Садов. Былички — это сказки, они поются-рассказываются…
